Если мой любимый музей непоколебимо Дарвиновский, то любимый поэт с давних пор Маяковский. Познакомившись с его поэзией ещё в школе, я сразу понял, это оно, моё: этот стиль, его юмор, злободневные темы стихотворений, актуальные во все времена. Заскочил сегодня перед работой в его музей на Лубянке. Думал пробегусь за полчасика, в итоге завис на все полтора.  

Поскольку Маяковский считается одним из ярчайших русских авангардистов, музей был организован не по классическим канонам.

Здесь визуальные образы из его стихотворений переплетаются с личными вещами поэта

Это не просто музей одного человека, это музей целой эпохи.

20-30-е годы прошлого века само по себе очень интересное, смелое время.

Здесь нет обычных стендов с экспонатами из серии «Вот эти носки носил поэт»

Каждый зал рассказывает об определённом этапе жизни и творчества Маяковского

А экспонаты полны метафор и символов

Можно представить, что ты прогуливаешься по закоулкам мозга Маяковского

Где переплелись его любовь

Его работа

Путешествия

Творчество

Если разобраться во всех хитростях подачи материала сложно (а это безусловно не так просто), пользуйтесь подсказками, находящимися в каждом зале. Смотрительницы музея очень милые и общительные дамы, тоже всегда готовы помочь вам лучше узнать поэта.

Единственный не тронутый фантазией художников экспонат — это комната Маяковского, которую почему-то категорически запрещено фотографировать. Но я не удержался

Вот весёленькие журналистские удостоверения раньше были. У журнала «Крокодил» натуральная рептилия нарисована в корочке. А фотографии-то какие в документах, сказка.

Талантливые люди талантливы во всём. Даже обёртки для конфет доводилось рисовать

И известные всем рекламные плакаты

С каждой строчкой всё отчётливее понимаю бессмысленность моего рассказа. Пусть дальше говорит сам поэт 

НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЮТ

Вошел к парикмахеру, сказал — спокойный:
«Будьте добры, причешите мне уши».
Гладкий парикмахер сразу стал хвойный,
лицо вытянулось, как у груши.
«Сумасшедший!
Рыжий!» —
запрыгали слова.
Ругань металась от писка до писка,
и до-о-о-о-лго
хихикала чья-то голова,
выдергиваясь из толпы, как старая редиска.

МЕЛКАЯ ФИЛОСОФИЯ НА ГЛУБОКИХ МЕСТАХ

Превращусь
не в Толстого, так в толстого,—
ем,
пишу,
от жары балда.
Кто над морем не философствовал?
Вода.

Вчера
океан был злой,
как черт,
сегодня
смиренней голубицы на яйцах.
Какая разница!
Все течет...
Все меняется.

Есть
у воды
своя пора:
часы прилива,
часы отлива.
А у Стеклова
вода не сходила с пера.
Несправедливо.

Дохлая рыбка
плывет одна.
Висят
плавнички,
как подбитые крылышки.
Плывет недели,
и нет ей —
ни дна,
ни покрышки.

Навстречу
медленней, чем тело тюленье,
пароход из Мексики,
а мы — туда.
Иначе и нельзя.
Разделение
труда.

Это кит — говорят.
Возможно и так.
Вроде рыбьего Бедного —
обхвата в три.
Только у Демьяна усы наружу,
а у кита
внутри.

Годы — чайки.
Вылетят в ряд —
и в воду —
брюшко рыбешкой пичкать.
Скрылись чайки.
В сущности говоря,
где птички?

Я родился,
рос,
кормили соскою,—
жил,
работал,
стал староват...
Вот и жизнь пройдет,
как прошли Азорские
острова.

ВОТ ТАК Я СДЕЛАЛСЯ СОБАКОЙ

Ну, это совершенно невыносимо!
Весь как есть искусан злобой.
Злюсь не так, как могли бы вы:
как собака лицо луны гололобой —
взял бы
и все обвыл.

Нервы, должно быть...
Выйду,
погуляю.
И на улице не успокоился ни на ком я.
Какая-то прокричала про добрый вечер.
Надо ответить:
она — знакомая.
Хочу.
Чувствую —
не могу по-человечьи.

Что это за безобразие?
Сплю я, что ли?
Ощупал себя:
такой же, как был,
лицо такое же, к какому привык.
Тронул губу,
а у меня из-под губы —
клык.

Скорее закрыл лицо, как будто сморкаюсь.
Бросился к дому, шаги удвоив.
Бережно огибаю полицейский пост,
вдруг оглушительное:
«Городовой!
Хвост!»

Провел рукой и — остолбенел!
Этого-то,
всяких клыков почище,
я не заметил в бешеном скаче:
у меня из-под пиджака
развеерился хвостище
и вьется сзади,
большой, собачий.

Что теперь?
Один заорал, толпу растя.
Второму прибавился третий, четвертый.
Смяли старушонку.
Она, крестясь, что-то кричала про черта.

И когда, ощетинив в лицо усища-веники,
толпа навалилась,
огромная,
злая,
я стал на четвереньки
и залаял:
Гав! гав! гав!

ГЕЙНЕОБРАЗНОЕ

Молнию метнула глазами:
«Я видела -
с тобой другая.
Ты самый низкий,
ты подлый самый...» -
И пошла,
и пошла,
и пошла, ругая.
Я ученый малый, милая,
громыханья оставьте ваши,
Если молния меня не убила -
то гром мне,
ей-богу, не страшен.

А ВЫ МОГЛИ БЫ?

ВОЕННО-МОРСКАЯ ЛЮБОВЬ

По морям, играя, носится
с миноносцем миноносица.

Льнет, как будто к меду осочка,
к миноносцу миноносочка.

И конца б не довелось ему,
благодушью миноносьему.

Вдруг прожектор, вздев на нос очки,
впился в спину миноносочки.

Как взревет медноголосина:
«Р-р-р-астакая миноносина!»

Прямо ль, влево ль, вправо ль бросится,
а сбежала миноносица.

Но ударить удалось ему
по ребру по миноносьему.

Плач и вой морями носится:
овдовела миноносица.

И чего это несносен нам
мир в семействе миноносином?

ВАМ!

Вам, проживающим за оргией оргию,
имеющим ванную и теплый клозет!
Как вам не стыдно о представленных к Георгию
вычитывать из столбцов газет?

Знаете ли вы, бездарные, многие,
думающие нажраться лучше как,-
может быть, сейчас бомбой ноги
выдрало у Петрова поручика?..

Если он приведенный на убой,
вдруг увидел, израненный,
как вы измазанной в котлете губой
похотливо напеваете Северянина!

Вам ли, любящим баб да блюда,
жизнь отдавать в угоду?!
Я лучше в баре блядям буду
подавать ананасную воду!

КОФТА ФАТА

Я сошью себе черные штаны
из бархата голоса моего.
Желтую кофту из трех аршин заката.
По Невскому мира, по лощеным полосам его,
профланирую шагом Дон-Жуана и фата.

Пусть земля кричит, в покое обабившись:
«Ты зеленые весны идешь насиловать!»
Я брошу солнцу, нагло осклабившись:
«На глади асфальта мне хорошо грассировать!»

Не потому ли, что небо голубо,
а земля мне любовница в этой праздничной чистке,
я дарю вам стихи, веселые, как би-ба-бо
и острые и нужные, как зубочистки!

Женщины, любящие мое мясо, и эта
девушка, смотрящая на меня, как на брата,
закидайте улыбками меня, поэта,—
я цветами нашью их мне на кофту фата!

БЛЭК ЭНД УАЙТ 

Если Гавану окинуть мигом —
Рай-страна, страна что надо.
Под пальмой на ножке стоят фламинго.
Цветет коларио по всей Ведадо.

В Гаване все разграничено четко:
У белых доллары, у черных — нет.
Поэтому Вилли стоит со щеткой
У «Энри Клей энд Бок, лимитед».

Много за жизнь повымел Вилли —
Одних пылинок целый лес, —
Поэтому волос у Вилли вылез,
Поэтому живот у Вилли влез.

Мал его радостей тусклый спектр:
Шесть часов поспать на боку,
Да разве что вор, портовой инспектор,
Кинет негру цент на бегу.

От этой грязи скроешься разве?
Разве что стали б ходить на голове.
И то намели бы больше грязи:
Волосьев тыщи, а ног — две.

Рядом шла нарядная Прадо.
То звякнет, то вспыхнет трехверстный джаз.
Дурню покажется, что и взаправду
Бывший рай в Гаване как раз.

В мозгу у Вилли мало извилин,
Мало всходов, мало посева.
Одно единственное вызубрил Вилли
Тверже, чем камень памятника Масео:

«Белый ест ананас спелый,
Черный — гнилью моченый.
Белую работу делает белый,
Черную работу — черный».

Мало вопросов Вилли сверлили.
Но один был закорюка из закорюк.
И когда вопрос этот влезал в Вилли,
Щетка падала из Виллиных рук.

И надо же случиться, чтоб как раз тогда
К королю сигарному Энри Клей
Пришел, белей, чем облаков стада,
Величественнейший из сахарных королей.

Негр подходит к туше дебелой:
«Ай бэг ер пардон, мистер Брэгг!
Почему и сахар, белый-белый,
Должен делать черный негр?

Черная сигара не идет в усах вам —
Она для негра с черными усами.
А если вы любите кофий с сахаром,
То сахар извольте делать сами».

Такой вопрос не проходит даром.
Король из белого становится желт.
Вывернулся король сообразно с ударом,
Выбросил обе перчатки и ушел.

Цвели кругом чудеса ботаники.
Бананы сплетали сплошной кров.
Вытер негр о белые подштанники
Руку, с носа утершую кровь.

Негр посопел подбитым носом,
Поднял щетку, держась за скулу.
Откуда знать ему, что с таким вопросом
Надо обращаться в Коминтерн, в Москву?

Предсмертная записка Маяковского. Всё-таки, в этой стране что-то всегда было не так. Выдающиеся люди неспроста умирали в каких-то странных обстоятельствах. Маяковский застрелился, Цветаева повесилась, Есенин туда же, подозрительно всё это.

Неизвестно зачем запертый в клетке магнитофон. Возможно он «наступил на горло собственной песне»?

В честь Маяковского названа малая планета

А его произведения переведены более чем на 56 языков народов СССР и на 42 иностранных языка.

• ежедневно с 10:00 до 17:00 (кроме среды и последней пятницы каждого месяца)
• по четвергам с 13:00 до 20:00

• Участники боевых действий, инвалиды, дошкольники, сотрудники музеев, студенты дневного отделения − Бесплатно
• Пенсионеры, школьники, студенты − 20 руб.
• Граждане России, иностранные студенты, иностранцы, работающие в РФ − 50 руб.
• Иностранные граждане − 90 руб.
• Фотографирование экспозиции (кроме комнаты В.В. Маяковского) − Бесплатно

А кто ваш любимый поэт?